Далекие голоса. Часть I
А.А. Константиновский
ОЗЕРКО С СЕРЕБРЯНЫМ ДНОМ
Мы работали в горах Джугджура, окаймляющих с юго-востока необозримое Сибирское плоскогорье. Этот дикий горно-таежный край действительно был краем земли: за ним дальше к востоку начинались холодные морские просторы. В то лето мне часто приходили в голову слова народной песни:
– Я живу близ Охотского моря, где кончается Дальний Восток...
Ходить в маршруты и передвигаться с караваном вьючных оленей было трудно: крутые горы, высокие перевалы. В глубоких ущельях – непроходимая тайга с густым подлеском из буйно разросшегося кедрового стланика. Торных троп, даже звериных, попадалось мало. В сплошной чащобе из переплетающихся как удавы толстых стволов стланика, идя с караваном, нужно было прорубать проходы – работа тяжелая, из-за чего за день удавалось пройти не больше четырех-пяти километров. Как тихий кошмар вспоминаются эти дебри. В жару воздух там неподвижен, и голову дурманит тяжелый смешанный запах нагретой смолистой хвои и цветущего на мягких мхах густого багульника. В дождь и говорить нечего: с набрякших водой ветвей непрерывный холодный душ. В геологических маршрутах по долинам рек мы обходили такие заросли и прыгали по валунам вдоль берега ревущего потока – занятие рискованное, но другого пути не оставалось.
Высоко на хребтах и отрогах выше границы леса ходить в маршрут было легче – там всегда гулял вольный ветер, разгонявший комарье и паутов. Как и в других горах, где в далеком прошлом было оледенение, на Джугджуре в верховьях горных речек сохранились глубокие чаше¬образные амфитеатры – так называемые цирки, откуда начинались долинные ледники. Цирки ограничены крутыми скалистыми гребнями и остроконечными вершинами. Внутри амфитеатров – нагромождения моренных холмов и гряд с пятнами разноцветных мхов, лишайников и редкими кустами карликовой березки. Между холмов во впадинах притаились небольшие озера. В солнечную погоду они горят бирюзой или отливают нежной голубизной, оживляя серое каменное царство. Я расселинах скал и у их подножья до осени лежат снежники, сложенные плотным зернистым фирном. Возле вытекающих из-под них многочис¬ленных ручьев талой воды ярко зеленеют лужайки с весенними перво¬цветами. Здесь все лето весна, не жарко, много корма и потому сюда постоянно приходят снежные бараны и дикие северные олени. Когда заканчивается нерест красной рыбы в реках, на эти приветливые лужайки заглядывают и медведи полакомиться вкусными корешками. Именно в цирках я понял, что от дробовика мало толку, и стал носить карабин. Но сейчас речь не об охоте.
Однажды, уже к концу полевого сезона, под осень, собрались мы подняться в цирк, откуда берет начало ручей Унях. В скалистых обрывах я надеялся обнаружить руду молибдена. Дело в том, что еще на устье этого ручья при промывке русловых галечников мне попались крупные чешуйки серебристого, с голубоватым оттенком рудного минерала – молибденита. А когда двинулся вверх по течению, его количество в пробах стало быстро возрастать. После промывки деревянным лотком в тяжелом остатке – шлихе, молибденита набиралось с чайную ложку и больше – содержание ураганное. Минерал этот мягкий. Попав в горные ручьи, быстро истирается в пыль, не выдерживая далекой транспортировки. Поэтому становилось очевидным, что коренные источники – рудные жилы, находятся где-то рядом, по всей вероятности в истоках Уняха.
Взяв несколько вьючных оленей, мы втроем с техником-геофизиком Михаилом Аникеевым и каюром-оленеводом за несколько часов до¬стигли верхней границы леса. После изнурительного крутого подъема по тайге перед нами неожиданно открылась величественная картина ледникого цирка – гигантского каменистого амфитеатра, напоминающего своей правильной округлой формой какое-то древнейшее культовое сооружение. Казалось, в нем таилась некая загадка, невысказанный зашифрованный смысл. Темное озеро, застывшее на дне чаши цирка, находилось ниже нас. Вытекающий из него Унях глухо ревел на дне узкого каньона, прорезающего оглаженный льдом скалистый порог - ригель, на входе в цирк.
Вечерело. Солнце скрывалось за зубчатым скалистым гребнем. Надо было становиться на ночлег, и мы спустились на берег озера. Пока развьючивали оленей, ставили палатки и готовили ужин, наступила ночь. Нас окружал зачарованный мир: под звездным небом стояли горы, с одной стороны залитые лунным светом, с другой погруженные в черную тень. Одиноко горел наш небольшой костер – теплая живая искорка среди холодной вечной красоты гор.
Среди ночи нас разбудил поднявшийся сильный ветер – палатка захлопала брезентом. Погода менялась. На небе, недавно ясном, не видно было ни звезд, ни луны. Вскоре затарахтел дождь, сменившийся мокрым снегом. Скаты палатки намокли и провисли под его тяжестью.
Наутро встали рано. Настроение было неважное – вокруг белым-бело как зимой, горы спрятались в пелене густого тумана. Позавтракав мы отправились с Аникеевым в маршрут. Каюр, чертыхаясь, пошел искать оленей, которые, судя по полузаметенным снегом следам, ушли вниз к старому лагерю, где было много ягеля – их любимого осеннего корма.
Скользя на покрытых мокрым снегом каменных глыбах, мы стали подниматься к ближайшей из скалистых стен цирка. Глядя на крупную сутуловатую фигуру Михаила, я не переставал удивляться. Мы работали с ним вместе уже третий сезон. С одной стороны, этот опытнейший экспедиционный волк всего навидался и был человеком сугубо практичным, искавшим всюду выгоду, нагловатым и циничным. С другой стороны, вопреки этим чертам, в нем сохранилось живое, даже романтическое начало, которое он, по-моему, старался скрыть от окружающих. Он был очень любознателен и умел зорко наблюдать – качества, важные в нашем, да и в любом другом деле. Поиски рудных месторождений особенно его увлекали. Вот и сейчас он добровольно вызвался идти со мной, оставив базовый лагерь, куда мы только что вернулись на отдых из тяжелой многодневки, и пренебрег предстоящей баней, постирушкой и любимой рыбалкой.
Немного не дойдя до скал, он достал из рюкзака лоток и хотел было начать промывать шлихи в мелких ручьях, как вдруг нарушил угрюмое молчание веселым возгласом. Я подошел и увидел, что он носком сапога ковыряет каменистый грунт на склоне моренного холма. Суглинок вперемежку со щебнем и валунами оказался битком набитым крупными чешуйками молибденита! Мы кинулись на соседние холмы, и всюду в морене светились и весело нам подмигивали обильные блестки молибденита, как если бы это была простая слюда.
Нас охватило предчувствие удачи... Стало очевидно, что месторождение рядом. Нечасто приходится испытывать такое геологам-поисковикам. Мы не были друзьями с Аникеевым, но тут скрытая неприязнь была забыта: как мальчишки стали с хохотом пихать друг друга и обниматься.
– А ты, Саня, фартовый, вот уж не думал! Хоть под конец сезона повезло. Сейчас мы с тобой все опробуем, образцов наберем, чтоб было что на базовом лагере показать! Надо это дело перекурить... – и он задымил цигаркой, сощурившись на мрачный, затянутый туманом снежный пейзаж.
Подойдя затем к гранитным скалам, мы сразу увидели долгожданные рудные жилы. Крупные чешуи молибденита образовали в белом кварце сростки в виде выпуклых розеток поперечником два-три сантиметра. Ими были густо усыпаны стенки больших вертикальных трещин в гранитах. Зрелище феерическое – серебряные скалы, уходящие ввысь и скрывающиеся в низко висящих плотных облаках.
Сделав необходимые записи в полевом дневнике, прослушав породы радиометром и наколотив образцов и проб, двинулись с тяжеленными рюкзаками к лагерю – благо было недалеко.
Возвращались весело – своя ноша не тянет! Шли по щиколотку в мокром снегу вдоль ручья. Он привел нас к маленькому проточному озерку, расположенному между моренными холмами и служившему природным отстойником песка и мелких камней, которые нес ручей. Мне пришло в голову, что здесь должен был оседать и накапливаться тяжелый молибденит. Я поделился этим соображением с Мишкой. Но, как всегда в случаях, когда инициатива исходила не от него, он процедил сквозь зубы что-то скептическое.
Не вступая в спор, я вошел в воду. Озерко было мелкое, его можно было перейти в болотных сапогах. Поднятая ногами волна смыла тонкий налет ила, и из-под него как в сказке засверкало серебряное дно. Сразу вспомнилась геологическая песня о сибирской реке Витим и его втором – золотом дне. Дно нашего озерка сплошным слоем по¬крывал чешуйчатый молибденит. Его можно было собирать пригорш¬нями... Аникеев придирчиво долго разглядывал на ладони блестящий концентрат и многозначительно молчал. Потом мы встретились глазами, и он расхохотался.
– Эх, Саня, а жалко, что здесь молибденит. Ведь вместо него свободно могло быть золото! – и тут же, посмеиваясь, заметил:
– Ладно, чего там, не зря говорят – жадность фраера губит. И так подфартило, всю жизнь помнить буду. Герои мы с тобой! – и он наполнил горстями небольшой пробный мешочек.
– Для тех, кто не поверит!
У нас не было фотоаппарата, да и погода не годилась для съемок. Так и осталась фантастическая картина только в нашей памяти: блестящее, словно серебряное сказочное дно озера среди хаоса каменных развалов на дне древнего ледникового цирка.