×

Отрывок из автобиографической повести С. Д. Шера «Моя геологическая жизнь» (1983) публикуется впервые.

Эти странички лежали у меня больше 30 лет. Здесь нет ни одного слова выдумки. Вот самое большое приключение, завершившее дождливый август 1949 года.

«Шесть человек из экспедиции погибли, а один стоит среди воды на пне, кричит: "Спасите!" и стреляет из ружья» – такой слух облетел в полчаса весь Троицкий прииск и тут же по телефонным проводам разнесся по району. И хотя никто из нас не погиб, и было нас не семеро, а 12 человек, молва почти не преувеличила опасность. В запомнившееся нам всем утро 24-го августа грозный водяной вал наделал на протяжении сотни километров массу бед. Реки, вздувшиеся от непрерывно шедших в последние дни дождей, сносили скот, людей, утварь. Вода взламывала полы в домах, разрушала и уносила постройки, несла по своей мутной пенистой поверхности разметанные копны и целые зароды сена.

Наводнение не было для нас совсем уж неожиданным. Но когда после очередного перехода мы остановились на берегу Чины , все единодушно решили, что вода этот берег не зальёт, если даже река разольётся. А она последнее время разливалась почти ежедневно, стоило только подольше пройти дождю. Но в тот день дождя не было.

– Прошли, как украли, – и быстро доехали, и не замокли, – говорил нам рабочий Степан Дмитриевич. Перезжать Чину не стоило, так как через день нам надо было ехать дальше. И лагерь оборудовали среди березового кустарника – ерника и высоких старых пней – на скорую руку. Палатки не устанавливали, смастерили только общий большой навес, под который сложили имущество, и все улеглись спасть.

А на утро пошёл дождь, мелкий осенний дождичек из бесконечно серого однообразного неба. Дождь дробно стучал по тентам, и они, наскоро натянутые, промокали то в одном, то в другом месте. Беды, однако, ничто не предвещало, только отъезд пришлось отложить на день, и в маршрут никто не поехал. Конечно, лучше пережидать дождь в просторных двойных палатках, где сверху не капает, и никто не мешает работать. Но и под тентом жить в дождь можно. Каждый занят своим делом: один что-то пишет, другой шьёт или штопает, кто-то просто лежит на спине и, поставив ногу на ногу, безразлично и скучающе смотрит на мокрую материю тента…

Вода в реке еще не прибывала. Был снаряжён отряд на другой берег Чины к молочной ферме – за сметаной, творогом, картошкой. Лошади спокойно перешли реку и вернулись.

К вечеру установили две палатки, и под общим тентом стало свободнее. А дождь всё шел и шёл. Изредка он прекращался, но горы вокруг окутывали серые низкие облака. А потом, после часа или даже получаса перерыва, дождь вновь начинал стучать по тенту, и пробившиеся сквозь ткань крупные капли падали то за шиворот кому-нибудь, то в снятые для просушки сапоги, то на недописанное письмо.

Утром, вставший первым наш завхоз Владимир Григорьевич сообщил интересную новость: «Мы живем на острове». На несколько сотен метров выше лагеря Чина перелилась через низкий берег и широкой протокой охватила нас, соединившись с главной рекой немного ниже нашей стоянки. Прямо напротив лагеря обрывистый берег Чины стал ниже, вода плескалась и бурлила, обрушивая его. На лодке ещё можно было переплыть через реку, но лошадь перейти её уже не могла.

Часам к восьми утра дождь, наконец, кончился. Свежий ветер разогнал и приподнял тучи, в разрывах проглянуло голубое небо. Что может быть лучше солнца после дождливого дня! Все сразу повеселели. Перескакивая через лежащих людей и надевая на ходу ремень с патронташем и ножом, Саша понёсся за пролетавшей стаей уток. Он долго бродил по протоке, стрелял, вымок и, насладившись охотой, хотя и ничего не убив, пришел к костру. Достали фотоаппарат и начали снимать «необитаемый» (населённый только нашей экспедицией) остров. Владимир Григорьевич решил залезть на пень в низком месте, чтобы казаться всерьез застигнутым наводнением. И только собаки Жучки не коснулось общее оживление: растянувшись на боку, она спала, как будто заражённая какой-то болезнью, и только изредка приподнимала голову и обводила всех скучающим взглядом. Затем зевала, вновь погружаясь в сон.

– Дождь ещё будет, однако, – сказал Степан Дмитриевич, посмотрев на собаку, – не к добру Жучка спит.

Ближе к вечеру дождь начался снова. На улице стало холодней, налетел северный порывистый ветер, и небо от края до края покрылось низкими серыми тучами. Все приуныли. На всякий случай перенесли палатки на самое высокое место и хотели перенести тент со всем имуществом, но понадеялись, что «не должна все же вода здесь подняться очень высоко».

Ближе к вечеру общее внимание привлекли три путника, которые показались с той же стороны, откуда недавно пришли и мы. Все высыпали из палаток посмотреть, как путники перейдут протоку, отделявшую наш остров от «материка». Один из пешеходов – тот, который шёл впереди, смело вступил в воду. Опираясь на палку, периодически проваливаясь по пояс, когда его ноги попадали между кочек, он быстро подошёл к лагерю. Следом за ним перебрались и двое других – старики. Один пониже и послабее на вид, другой – крепкий, с кудрявой, черной с проседью бородой. Гости грелись у костра и пили горячий чай. Это были косари, которые надеялись переплыть на лодке через Чину и попасть домой в Троицкий. Какое там! Река еще больше вздулась, и мутная холодная вода плескалась и бурлила под самым берегом, почти переливаясь через него. Это было в том месте, где ещё вчера взобраться на обрыв можно было с трудом. Только какой-нибудь смельчак мог отважится переплыть на другой берег на маленькой плоскодонной лодчонке, которая обычно курсировала по реке.

– Придется все-таки завтра с утра переехать на более высокое место. Надо доставать лошадей, – решила Софья Георгиевна. Лошади наши уже второй день паслись на свободе в степи, и сейчас их отделяла от нас широкая протока и небольшой в сухую погоду, а сейчас бурный ключ.

– Что же зря мокнуть? Сбудет вода, сходим за лошадьми, а пока здесь переживем, – проворчал себе под нос кто-то из рабочих. Большинство было того же мнения. Но всё-таки с лошадьми жить спокойнее – в случае чего можно всегда отъехать от реки. Ловить лошадей отправились мы с Сашей. Я снял ватник, чтобы зря не мочить, выложил часы, надел дырявые старые сапоги (всё равно вода в притоке будет выше колен). Холодно! Вооружившись палками, рысцой побежали мы сотню метров до протоки. Окунаться в холодную воду под пронизывающим дождем и злыми порывами северного ветра совсем неприятно. Раздумывать, однако, некогда. Ледяная вода широкой струей заливается сверху в сапоги, уже успевшие промокнуть по пути к протоке. Ещё шаг – и вода доходит до пояса. Руки замерзли и с трудом держат палку. А держать её надо что есть силы, двумя руками. Впереди и позади быстро катятся мутные водяные струи. Вода приподнимает тебя от земли, и кажется вот-вот опрокинет и понесет вниз по течению – туда, где на сотни метров разлилась ещё более бурная и свирепая река. Ноги соскальзывают с невидимых кочек, вода пенится и бурлит у пояса.

Но вот мы уже на другом берегу протоки. Ветер прижимает мокрые брюки к ногам, обвивает вокруг тела плащ-палатку. Поднимая ноги, выливаем наспех лишнюю воду из сапог, чтобы легче было идти, и рысью бежим дальше. Впереди бурный ключ, который ещё предстоит перейти. Удастся ли добраться до лошадей?

Через ключ наклонно переброшено корявое дерево. Когда мы пришли сюда позавчера, оно было высоко над водой, и по нему нетрудно было перейти. Сейчас же через ствол перекатывается пенящийся вал. Помогая друг другу, держась за палки, переходим по скользкому бревну. Хорошо ещё, что выше по течению у ключа низкие берега, и вода, переливаясь через них, поднялась не очень высоко. Не то при таком течении она сразу сшибла бы с ног, закрутила, ударила об камни... Но лучше не думать об этом, когда ноги скользят по круглому бревну над потоком!

Лошади наши оказались в полукилометре от ключа. Они сбились в кучку, сгрудились под защищённым от ветра склоном, отвернулись от холодных порывов бури и хлесткого колючего дождя. Стоят грустные, понурые, их шкуры намокли и потемнели.

Одеревеневшими руками пытаемся мы взнуздать коней. Уздечки никак не подходят, оказываются то чересчур большими, то слишком маленькими, пряжки не расстегиваются. Кони задирают головы, прижимают уши, пятятся. Наконец пара коней взнуздана. Мы садимся на них и трогаемся. Обычно лошадей ничего не стоит подогнать к лагерю. Они идут туда сами, зная что получат порцию овса, повинуясь уже установившейся привычке. Но сегодня, как только мы выгоняем их на бугор, где сразу налетает злой и холодный ветер, хлещет колючий жгучий дождь, лошади сразу же поворачивают обратно. Мы машем руками, кричим, дергаем поводьями своих коней. Табун бежит куда-то вбок и, дойдя до небольшого леска, забивается в чащу.

Пешком идти было теплее, сидеть на мокрой спине лошади вдвое холоднее. Кажется, что пройдет ещё немного времени, и окоченевшие руки вовсе откажутся служить, застывшие ноги отвалятся вместе с сапогами. Приходится слезть, поймать коней за недоуздки и тащить их за собой – иначе доставить их невозможно. Двух лошадей мы бросаем в лесочке, а с пятью бежим к ключу.

И вот мы дома! Как приятно оказаться в лагере, хотя он находится на острове среди разлившейся реки. Здесь горит костер, можно, кое-как расстегивая застывшими руками пуговицы, сбросить мокрую одежду и надеть всё сухое. Наконец, можно принять надежное лекарство от простуды – разведенный водой спирт, а потом вволю пить горячий сладкий чай. Мы с Сашей сидим в палатке Софьи Георгиевны и, быстро успев забыть все злоключения, чаёвничаем. Дождь продолжает стучать по палатке, но что нам дождь, когда у нас тепло и так уютно горит поставленная на вьючный ящик свечка.

Немало развлекают нас и обсохшие, обогревшиеся деды-покосщики. Им очень нравится в светлой и сравнительно теплой палатке, особенно после того, как им здесь поднесли понемногу спирта. Один из дедов не хочет никак идти спать в другую палатку, где показалось ему почему-то холодно. Пробыв там с полчаса, он вновь возвращается к нам, кряхтит, потирает руки, присев у входа плачущим голосом говорит:

– Ох, заколел я, милые мои, право, заколел. Я, однако, здесь ночь-то на чукурках просижу. Вы только меня не гоните.

С трудом удается уговорить старика переночевать в другой такой же, но более свободной палатке.

Ночью предполагалось дежурить – смотреть, не поднимается ли вода. Но те же деды нас успокоили:

– Сюда вода-то уж ни за что не придет, мы 15 лет здесь живем, никогда этого места не затопляло, – в один голос говорят они.

И только животные чувствуют, очевидно, несчастье. Выгнанные водой из своих норок полевые мыши ещё днём скопились на нашем острове. Сейчас то одна, то другая карабкаются снаружи по палатке и даже забегают в неё сидят, не пугаясь людей, около входа. А лошади тревожно перекликаются в наступившей темноте. Они стоят привязанные к кустам, и когда начинают ржать, то кажется, спрашивают друг у друга:

– Как там? Вас еще не затопило? Живы?

И отвечают:

– Пока живы, но дело плохо. Пока живы…

Я проснулся оттого, что в палатке зажгли свечку. Владимир Григорьевич стоит в полушубке рядом со мной. Он замерз и никак не может раскурить трубку. Саша и Володя ещё спят.

– Вставайте вещи переносить. Вода поднимается, – говорит Владимир Григорьевич. Я сначала думаю, что он шутит: вчера много было шуток насчёт нашего бедственного положения. Но дело оказывается достаточно серьезным. Неохота покидать нагревшийся за ночь и такой уютный спальный мешок. Однако делать нечего. Вода подтопила нижнюю палатку, ту в которой хранились почта, все вещи. В темноте, спотыкаясь о пни и кусты, натыкаясь друг на друга, перетаскиваем мы тяжелые вьючные ящики, намокшие брезентовые тенты, набитые переметные сумы.

Всё сложено около палатки Софьи Георгиевны – на самом высоком месте. Здесь же разведён костер, чтобы до света ещё попить чаю и уехать «на материк».

– Как бы вода валом не пришла, да всё не смыло, – говорит кто-то невидимый в темноте.

– Ну, здесь место широкое, валом не придёт, – успокаивает другой голос.

Три часа ночи. До рассвета ещё не меньше двух часов. Наш островок имеет в поперечнике уже не больше двух-трех десятков метров. В темноте почти невозможно подготавливать вьюки, собираться. Все сгрудились у костра, молчат. И только лошади тревожно перекликаются между собой.

Вода подошла незаметно и быстро перед самым рассветом. Это и был, наверное, вал. Во всяком случае, за 15–20 минут она сразу поднялась почти на метр. Сначала зашипел и погас костёр, поплыли по кустам головешки, стал стыть не успевший вскипеть чай. Затем вода стала затекать в палатки, приподнимать настеленные в них ветки, мочить ящики и сумы.

– Прежде всего, надо имущество вывезти – говорит Софья Георгиевна.

– Попробовать надо на пустой лошади брод через протоку, – советует кто-то.

– Скорее готовьте вьюки!

– Давайте седлать быстрее, пока седла не подмочило!

– Лошадей держите, а то оторвутся, уйдут! – раздаются со всех сторон советы.

Хлюпая по воде сапогами, связываем мы сумы и ящики. Часть ремней плавает где-то в кустах, уздечки никак не отыщутся, сёдла перемешались, и подпруги не затягиваются.

Саша пытался на Богдане найти брод.

– Два раза Богдан всплывал. Через протоку с грузом не переехать, – говорит он, возвратившись.

Самое главное – не утопить ящики с картами, документами, полевыми книжками. Михаил Игнатьевич садится на коня, берёт за повод другого, нагруженного ящиками, и переплывает на «материк». Все с волнением смотрят за ним. Переезжает и возращается он благополучно. К его приезду всё имущество сложено на самом высоком месте. Внизу, по возможности, ящики, сверху – сумы, спальные мешки. Большой веревкой прикручивают Владимир Григорьевич и Степан Дмитриевич вещи к толстому высокому пню. Теперь наш остров таков, что мы с трудом на нем помещаемся. Груда вещей, покрытая брезентом, высится среди быстрой и мутной реки, которая раскинулась на сотни метров во все стороны. Слезешь с вещей, и сразу же холодная вода переливается через сапоги и еще больше холодит и без того замерзшие ноги. Рядом, по колено в воде, понуро стоят лошади, белеют не снятые палатки.

Стало совсем светло, усилился холодный ветер, и сверху идет уже не дождь, а мокрый частый снег. Старички-покосщики, притулившиеся на крайних ящиках, дрожат.

– Давайте кричать. Должны же все-таки прислать лодку. Увидят же, что люди гибнут, – предлагает кто то.

И над водой несутся громкие дружные крики: «Лодку! Лодку! Спасите!»

Чтобы привлечь внимание на том берегу, Саша стреляет из ружья. А там дома (их всего несколько штук) стоят тоже уже в воде. Изредка между строениями появляется маленькая лодчонка.

– Нет, они обязаны прислать за нами лодку. Это же их долг, – начинает уже возмущаться Софья Георгиевна. Но на единственной маленькой лодочке даже попытаться переправиться через Чину было бы самоубийством.(Потом мы узнали, что по приказу районного руководства на прииске была даже создана специальная спасательная группа во главе с главным бухгалтером. Та группа подошла к берегу, и, сказав: «Да, однако, тут ничего не сделаешь», разошлась по домам). Единственный путь для нас – верхом через протоку. Но если споткнётся конь или сорвёшься с седла, то не выберешься уже из быстрой реки, такой широкой, что не поймешь даже, где искать берег.

– Вы как хотите, а я никуда не поплыву, – говорит Антонина Ивановна.

– Я тоже, - поддерживает ее Паша.

И все остаются на нашем искусственном острове.

Но даже сухой и тепло одетый человек быстро замерз бы неподвижно сидя под ледяным ветром. А все чуть не до пояса мокрые, да и снег уже начинает таять и холодными струями протекает за шиворот. Не помогает и то, что все сгрудились, прижались друг к другу, накрылись сверху брезентом. Проходит некоторое время, и мы решаем все же плыть через протоку. Степан Дмитриевич, наша повариха Оля и я садимся на коней.

– Давайте повыше поднимемся по протоке, чтобы не снесло далеко, – предлагаю я Степану Дмитриевичу. Он едет впереди. Вода быстро поднимается: сначала коню по брюхо, потом до седла, наконец, конь отрывается от земли и плывёт. Быстрое течение заносит зад коня, ездок, который пытается держать равновесие, оказывается сидящим почти параллельно поверхности воды. Раздумывать некогда. Намотав на руку длинную гриву Богдана, пускаюсь я вплавь за Степаном Дмитриевичем. У выезда из протоки оглядываюсь на Олю. Рот у нее открыт, лицо красное, полушубок расстегнулся. Судорожно вцепилась она в луку седла и только может кричать: «0-ох! 0-ох! 0-ох!».

Еще два всадника, тронувшиеся следом за нами, переезжают немного ниже по течению. Там глубина оказывается меньше. Все благополучно эвакуировались с острова. Но первым всадникам не повезло. Один из них – высокий бородатый старик-покосщик на самой середине протоки вдруг неестественно откидывается назад в седле. Над водой показываются передние ноги и голова везущей его низенькой кобылки Чалки. Всё это длится одно мгновение. Голова Чалки резко уходит под воду, вновь появляется и вновь тонет. Среди стремглав несущейся мутной воды мелькают тела человека и лошади. И вот старик нащупал ногами какую-то кочку, стоит на ней посреди потока по пояс в воде, а лошадь уплывает от него к берегу. Руки старика протянуты вперед, вода ручьями стекает с него, и до берега доносятся его громкие крики: «Спасите! Спасите!». Пройти самому через воду, да ещё без палки, старику не под силу, и один из переправлявшихся возвращается за ним на лошади. Уцепившись за ее хвост, старик вылезает.

И вот мы на твердом берегу. Теперь надо вывозить оставшихся на «вещевом острове». Но мы так замерзли, что решаем сначала хоть чуть-чуть обогреть руки. Лошади сами скачут к высокому свободному от воды берегу. Скорее разжечь костер, выжать портянки. Недаром мы взяли с собой топор и надежно спрятали спички.

Вот теперь можно отправляться назад. Мы привязываем лошадей друг за другом, и Степан Дмитриевич пускается в обратный путь через протоку. Я провожаю его до берега. Там в перевезенном ещё утром вьючном ящике хранится аварийный запас спирта. Сейчас он как раз кстати. Из крышки от какой-то коробки пою я Степана Дмитриевича спиртом, и он отправляется в плавание. Поспевает вовремя! На острове все окончательно замерзли. Все сжались под брезентом, и только Владимир Григорьевич один стоял рядом на большом пне в высоких резиновых сапогах и полушубке. Песни, которые они пели для согревания, не доносились до противоположного берега. Как рассказывали уже потом, исполняли «Варяга». И действительно, наш остров напоминал гибнущий крейсер. А сверху по брезенту и головам спрятанных под ним людей ходила собака Щучка.

Три раза возвращался Степан Дмитриевич на остров, пока не вывез всех.

Весело трещит костер на высоком берегу, согревает замерзших членов экспедиции. Никто больше не решался сесть на едва не утонувшую со стариком Чалку и на ней перевезти с острова оставшееся имущество.

По переживаниям ночь почти напоминала ту, памятную мне, когда стояли в обороне (на фронте), но кончилось всё благополучно. На горах выпал снег, и вода стала быстро спадать. На следующий день, который начался с первого осеннего заморозка – «утренника», быстро подсохло всё имущество, даже то, которое уже после наводнения вылавливали мы по окрестным кустам.