Яковлев Лев Ильич (1924–1998) – ведущий научный сотрудник отдела геологии золота ЦНИГРИ, кандидат геолого-минералогических наук. Первооткрыватель месторождения (1965), кавалер ордена Дружбы народов (1995). Служил в Советской Армии с сентября 1942 г., с февраля 1943 г. воевал на Юго-Западном направлении. Участвовал в боях на Курской дуге, был тяжело ранен, всю жизнь носил в руке осколки. Инвалид Великой Отечественной войны, кавалер Ордена Отечественной войны I степени, награждён медалями.

Курская битва

Для меня война это Курская битва – с 5 по 14 июля 1943 года, когда люди почти голыми руками перемалывали танки. Но сначала я со школой работал на строительстве оборонительных сооружений, пока немцы не прорвались 16 ноября под Наро-Фоминском, потом была школа военных моряков за Жуковским мостом, особый батальон на Дубининской. В августе 1942-го меня мобилизовали и отправили в Ярославское миномётно-пулемётное училище. Помню, что преподаватели училища сами рвались на фронт и время от времени менялись. Занятия начались в октябре, а незадолго до выпуска нас подняли по тревоге и погрузили в эшелон. Так я и остался рядовым. Это было в конце Сталинградской битвы, и везли нас против Манштейна, но пока везли, всё закончилось.

Попали мы на Воронежский фронт, во 2-й батальон 280-го полка 92-й гвардейской дивизии. Весну и начало лета простояли в обороне, а за 10 дней до начала Курской битвы переместились во 2-й эшелон в Корочу. 5 июля с утра была слышна страшная канонада, в четыре часа дня – марш-бросок к передовой. К утру мы прошли около 80 километров с полной боевой выкладкой и заняли позиции.

Немцы двигались на танках. Перед нами был противотанковый ров. Немцы подвезли на автомашинах наших пленных, те стали закапывать ров. По своим стрелять не будешь. Засыпали, танки двинулись дальше. Против нашей роты было до сорока танков. Кто не выдержал, побежал – сразу конец: задавят или расстреляют. Кто выдержал, усидел в окопе, пока они через нас пёрли, тот может дальше воевать – сзади гранатой его противотанковой или бутылкой...

В первом бою я прочувствовал уже до нюансов, когда снаряд летит и где он будет рваться, когда мина, а сначала ничего не мог поделать, потому что слишком много шума вокруг: и снаряды, и мины, и пулемёты, и автоматы, и пули свистят кругом. С этим надо разобраться, потому что потом некогда смотреть. Тут работает чисто звериный инстинкт.

...К вечеру, когда немцы рассеялись, остатки нашего батальона оказались в пустоте – ни немцев, ни наших. И связи никакой ни со штабом, ни с кем. Дождались темноты. Комбат повёл к своим. Уже нас 317 оставалось всего. Ну, это мы потом сосчитали, когда добрались. К рассвету всё-таки вышли – комбат нашёл лазейку! А дальше все дни по одному сценарию: утром бой, ночью выходим из окружения, немного спим, иногда получаем пополнение, утром занимаем новые позиции. Отличались дни только по количеству атак и когда сколько выбьют. Ну, восьмого бой тяжелее был. Во-первых, батарею нашу уничтожили ещё накануне, от пулемётной роты осталось только три человека, считая командира. Было одиннадцать атак. Немцы как-то всё больше нажимали на фланги. Траншеи были не сплошные, а прерывистые, метров через 200–250, до 400. Между ними всё простреливалось. На соседей здорово наседали, у них патроны кончались. Командир говорит: «Надо патронов им подбросить. Кто доброволец?» Я пошёл. 250 метров надо было проползти. Бежать бесполезно – огонь шквальный. Полз, как змея. Со мной целый вещмешок с патронами, автомат. Их командир спрашивает: «Останешься атаку отбить?». Но для меня наш командир роты был бог. А если подумают, что отсиживаюсь? Пополз обратно.

В одну из ночей, когда вышли из окружения, пришло пополнение из Узбекистана. Они говорят, что ничего не видят. Комбат сначала думал, что симулируют, потом разобрались: куриная слепота. Когда двинулись на позицию, поставили впереди одного русского, ему в руку обмотку, а дальше – они, держась за обмотку и цепочкой. К вечеру никто из них не уцелел…

Волнение, между прочим, как перед какой-нибудь ответственной защитой: страха нет, но всё думаешь, когда будет и как будет, а когда ты уже увидел опасность, поднимается такая ледяная ярость и действуешь хладнокровно. Я никогда не думал, что можно так быстро реагировать. Потом только плохо, когда все моменты начинаешь вспоминать.

До 14-го июля у меня была только одна контузия. После ждали, когда стемнеет, чтобы выходить из окружения. Спали в траншее. Укрылся плащ-палаткой, дремлю и слышу: летит самолёт. По звуку вроде наш. А помкомвзвода Захаренко – сталинградец, воевал с первого дня – толкает меня. Я ничего сообразить не успел, а услышал: бомба летит. В три прыжка по ходу сообщения – в соседний окоп: я первый, друг мой Миша – на меня, а Захаренко сверху. Было прямое попадание точно в траншею. Наш «кукурузник» думал, что здесь уже немцы, сбросил 50-килограммовую бомбу. И ведь не в бруствер попал, а точно в окоп. Двое пэтээровцев там ещё спали – их наповал. Среди нас Захаренко больше всех пострадал, сверху был, а у меня – контузия, выстрелы всё время мерещились.

9-го июля – единственный случай, когда я сразу видел столько танков. Мы занимали оборону. Впереди была балка и за ней пологий подъём до горизонта. Справа и слева небольшие дубовые рощицы. И вот вся видимая степь в шахматном порядке была заставлена движущимися танками. Артиллерии своей уже не было, и мы невольно задумались: что будет? Но тут нас поддержали. Подъехали сзади три «катюши», развернулись прямо в степи и сыграли. Всё окуталось дымом и пылью. Когда пыль рассеялась, оказалось, что многие танки горят.

11-го вышли из окружения около Прохоровки и наблюдали знаменитое танковое сражение, правда со стороны. Видели, как танки выходили из боя и машины тут же подвозили им боекомплект. Танкисты всё-таки за броней, а эти ребята на машинах – молодцы! Смотреть-то особенно было некогда.

14-го перед боем построили остатки батальона, подъехал на машине командир дивизии и отдал приказ. Приказ был такой: Сынки, ни шагу назад! Ни в коем случае! И повели нас к траншеям. Немцы уже начали бить. И как назло на этот раз они решили не обходить нас, а тут пролезть. Траншеи были мелкие, но окапываться некогда, да у меня и лопатки к тому времени не было. Ну тут уж довольно рано всех перебили, батальон наш остался один, крутом никого не было. Целая гора ребят лежала. В этот день меня ранило. Сначала пулевое ранение под ключицу, правда, на излёте. Потом из танка снарядом, почти в упор. Увидел только вспышку, и стало так легко и свободно, как будто во сне. Два осколка пробили каску, а правая рука была начинена осколками, как Млечный Путь звёздами. В этот день из нашего батальона осталось в живых три человека. А на следующий день на этом участке фронта наши войска перешли в наступление. Всего мы за девять дней с 5 по 14 июля отошли на 35 километров.

Когда я в первый раз увидел себя в госпитале, испугался, не узнал себя. Это был чистый скелет! Потом меня откармливали в госпиталях: и вино давали и шиповник... Сделали операцию. Дали отпуск в Москву, домой. 5 февраля 1944 года меня выписали, и 8 февраля я вернулся домой. Нас, Яковлевых, семь человек воевало, и только я вернулся. Один дядя погиб под Москвой, другой около Можайска, тоже под Москвой, третий был в пехоте, как и я, четвёртый – танкист, горел много раз, пешком в Москву возвращался и опять на фронт уходил, погиб в Берлине. Один родственник моего возраста (не помню, кем доводился) погиб на Северном флоте, ещё один был лётчиком.

Я надеялся, что все-таки вернусь в строевую. Но военкомат направил на комиссию – локтевой сустав раздроблен, работал только мизинец – ни в какую.

После войны я ходил в дни Победы в Парк культуры, надеялся кого-нибудь встретить из своих, но никого не нашёл. Не могу равнодушно слушать, когда кто-нибудь начинает про войну рассказывать. Встают перед глазами эти картины... Не могу даже фильмы смотреть.

Из книги «Геологи на войне», 1995 г.